«Память рыб»: Тысячи слов об одном – поиск

В издательстве «ФормаТ» (Санкт-Петербург, 2019) вышла книга уфимского журналиста, писателя, поэта и телеведущей Алины Гребешковой — сборник рассказов и стихотворений о том, как главные герои пытаются найти свое место в жизни, победить свои страхи или сомнения. Автор прокомментировала свою работу студенту екатеринбургского УрФУ Никите Фокину, а также поделилась с ним отрывком из сборника. 

ПАМЯТЬ РЫБ – ВЕЧНОСТЬ

— Сейчас принято выходить из «зоны комфорта». Мы постоянно говорим про эту «зону комфорта», постоянно про нее слышим, но кто-то ее видел, эту самую «зону комфорта»? Так вот, когда автор пишет, он выходит из некой «зоны», он выходит немножко из себя, смотрит сверху, либо пытается переосмыслить себя, этот мир и дать читателю то, что поможет ему лучше понять себя и общество. Творчество – это дискомфортное состояние, я отношусь к тем авторам, кто пишет, когда им плохо, – комментирует «Память рыб» Алина.

— Я перфекционист. Я точно могу сказать, что у женщин, чтобы реализовать себя, неважно в какой сфере (в том числе и в творчестве), уходит гораздо больше времени, чем у мужчин. Я радею за то, чтобы у людей не возникало сложностей и каких-либо границ из-за их пола, возраста, индивидуальных вещей. Я выступаю за это и говорю об этом, поднимая в своих произведениях темы одиночества, поиска и отчуждения. Эта книга — это определенный этап моего жизненного пути и мыслей. Понятно, что третья книга, над которой я уже начала работать — она будет другая, через момент времени другой буду и я. Но у меня нет задачи писать на века, я говорю современным языком, за что меня часто критикуют. Но где те судьи, которые могут с уверенностью сказать, что это будет близко потомкам. И, в конце концов, что читать нынешнему читателю, если все авторы устремят взоры в будущее или переосмысление прошлого?

Мне очень нравится погружаться реализм и мифологизм, фиксировать этнические особенности. Последнее — это то, к чему я пришла совсем недавно. Сейчас я особо остро ощущаю свою связь с предками и родной землей, как бы пафосно это ни звучало, в этом я нахожу вдохновение и пищу для размышлений.

Отрывок из рассказа «Коса»

Щай с пещеньками. Нанай, картатай. Мои мысли – пчелы – собирают мёд, по крупицам – в дом, по следам – домой. Матка жмётся в угол, погибает строй. Мои скулы – кровь и татарский род.

И в систему детство не приберешь, гребешком по волосу, по деревне – гурьбой, отрастили косу – покосили косой. Деревенское поле – моя русская кровь, бабушка плачет: ты – отрезанный ломо́ть.

И почти тридцатка, кружевное белье, я б пошла налево – но вообще не мое. Заплела бы косу, но косы-то нет. Где мой молодец ходит, погибает джигит.

Расплету волосы, заплету заговор. Разнесу улье – мысли вразнобой. Ты коси, коса, не жалей меня, я уже большая, уф, алла бирса.

Почему «Память рыб»? Есть выражение «память как у рыбки», то есть что-то кратковременное, одно мгновение. У книги другой смысл: память рыб – вечность. Тысячу и тысячу лет продолжать саму себя, быть предком и потомком одновременно, хранить историю в каждой клетке. И мне не постичь этот образ до конца, каждый раз я возвращаюсь к нему, погружаясь на глубину. Будто я есть сама рыба: плыть по течению или против, взлетать над водой, чтобы вдохнуть кислород, уйти на дно и освещать путь самой себе, застрять в цветущей воде, закаменеть или метать икру, быть жертвой или пожирателем слабых. Тысячи путей. Рыбам неважно, что происходит на суше, война там или мир, они как жили своей подводной жизнью, продолжали свой род, как они это делали, так они и будут это делать вечность. В книге есть цикл стихотворений, который так и называется «Память рыб». Он в основе сборника, он объясняет то, что, возможно, останется непонятным после прочтения прозы.

Я ЕСТЬ СУТЬ САМОЙ СЕБЯ

Если можешь не писать – не пиши, если не можешь не писать – тогда не ной и работай. Это девиз. Когда мне было лет 12, то были первые опыты, первые стихи, однако, уже тогда я понимала на уровне ощущений, что творчество – это работа. Мне кажется, мама тогда думала, что с ее ребенком что-то не так. Она заходила в мою комнату, а там валялась куча бумаг, исписанных, перечеркнутых. Я ходила по комнате, задумчивая и сосредоточенная, бубнила что-то себе под нос. Мама наблюдала за этим и ничего не говорила. Я бесконечно ей за это благодарна.

Часто мне говорят: ты слишком умно пишешь. И в данном случае, это далеко не комплимент. В каком-то смысле я следую постмодернизму и пытаюсь выстроить произведение слой за слоем, но до какого слоя читатель сможет добраться, зависит только от него самого. Изначально сборник назывался «Сказки для взрослых». Я будто пыталась отстраниться от своего творчества и навесить ярлык «сказки», чтобы читатели не воспринимали его всерьез. А потом поняла, что нужно брать ответственность за сказанное и что нужно любить своих «детей» — рассказы или стихотворения. Книга – это тот мир, который я создала. Все персонажи живут рядышком. Надеюсь, когда с ними читатели познакомятся, они поймут их и полюбят, а возможно, узнают и самих себя. ТЫСЯЧИ СЛОВ ОБ ОДНОМ – ПОИСК /отрывок/ 4 октября 2019 года в Уфе состоится официальная презентация книги «Память рыб». В этом Алине Гребешковой помогут актеры театра «De bufo». «Арт-КВАДРАТ», 19.00, вход свободный. Gorobzor.ru обязательно посетит презентацию, а вы?

Отрывок из рассказа «Мамонт»

У любви и смерти одинаковый танец. Шаг вперёд, два назад. Маша всегда плохо танцевала и даже стеснялась. В начальной школе танцевали «Кубаляк» – башкирский танец бабочки. Грация и осанка, мальчики в шортиках, девочки в юбочках, чешки и белые майки. Дуновение ветра, лёгкий прыжок и... Нет, детям по восемь лет, и они смеются над названием танца.

Партнёры по танцам Маше попадались всегда неудачные: либо танцор без страха и упрека, сосредоточенный на собственной невообразимости, либо медведь, от слова совсем – по ногам и бордюрам. А один был другой, – детский лагерь «Орлёнок», первая любовь, белый танец, море и первый поцелуй. Маше двенадцать лет, он высокий и светловолосый из отряда постарше, она забыла его лицо, но помнит, как он обнял её и они кружились-кружились, даже когда закончилась музыка. Он написал на бумажке свои контакты, но она её потеряла, горевала и плакала, но потом началась учеба, и было уже не до любви.

До пятнадцати лет молодежь оттачивала мастерство в «клетке». Так назывался танцпол, потому что был огражден по периметру сеткой, а внутри кривлялись люди, а за оградой целовались парочки, которые распадались, и тут же рождались дети детей. На Девятое мая Маша надела военную фуражку, ей казалось, что она выглядит старше. Но не охраннику, который не пропускал малолеток. И она завороженно смотрела на тех, кто в клетке, или она была в клетке, стремясь попасть к толпе.

Ещё в Дом культуры Маша ходила, но там было некультурно. Молодёжь напивалась и блевала в деревянных сортирах. Диджей – царь и бог – западал только на смазливых, те просили ставить плаксивые песни и рыдали все. «Наверное, это мой рай», «Робот-робот-робот, я тебя включу, и полетели», «Война, бесконечная война над головой».

Во дворах не танцевали, под гитару пели. Девочки любили гитаристов. Их любили все и даже не били. «Э, слышь, знаешь, да? “Шалава-лава-лава-лава”. О! Могёшь, нормальный пацан. А эту знаешь? Ну, чтоб прям от души». Там не до танцев.

Но один танцор был, а потом уехал в Питер и забыл, а Маша надела дублёнку с меховым воротником, когда он приехал на зимние каникулы домой, думала, может, вспомнит эти горячие танцы в заброшенной столовой. Но художник оказался без памяти, почти как без уха. Он говорил, что Маша танцует ему не по пути.

С другим танцором Маша, когда училась в университете, пила в клубе водку, тогда посвящали первокурсников; но пить там было нельзя, поэтому парни пронесли бутылки в штанах, заправив в ботинки; но декан кричал, что курят кальян только наркоманы, поэтому ребята пили водку под столом и не выпендривались.

Её спутники редко танцевали, а когда их не было вообще в ее жизни, то она танцевала одна, как могла, от души и для души. Включала Evanescence – «My Immortal», танцевала и плакала. Но это уже было в общежитии, когда соседки разъезжались домой.

Ритуальные танцы дарят путь к смерти и жизни. Один шаг вперёд, два назад. Когда ты танцуешь, ты свободен. А потом приходят пьяные танцы. Это отдельный вид искусства. Там шаги считаются по-другому.